Антивоенные нарративы в постсоветской азербайджанской литературе​

В качестве вступления к столь непростой теме о позиции автора к этническому конфликту, я выбрала слова современного азербайджанского писателя

Алекпера Алиева

, написанные им по случаю последнего обострения конфликта на границе Азербайджана и Армении, унесшего жизни более 200 человек.

Из Эссе “Обращение к армянам” (Май 2016):

«Я прошу армян и азербайджанцев доверять нашим писателям, настоящим писателям, не фашистам, ведь истинный писатель не может быть фашистом. Писатели — это отражатели душ наших и если вы хотите понять, кто такой азербайджанец, прочитайте обязательно «Кеманчу»




^[1]






Джалила Мамедкулизаде. В этой пьесе вы найдете душу азербайджанца. Душу, в которую какают уже долгие столетия — угнетая, унижая и ломая психику. Унижая всех нас, все наши добрые, хорошие, гостеприимные и очень тупые народы.»

К предыстории «пост»

Распад Союза Советских Социалистических республик ознаменовался для новых государств не только обретением независимости, но и  ростом национального самосознания, усилившегося и принявшего более ощутимые формы на фоне органического отторжения от единой советской общности. В некоторых случаях требования независимости советских республик, — так называемый парад суверенитетов, — впоследствии   привели к военному вмешательству все еще “советской армии”, не желавшей мириться с потерей территорий (Тбилиси 1989, Баку 1990, Вильнюс 1991). Военные мероприятия советской армии привели к резкой идеологической перестановке: практически всё советское моментально стало восприниматься, как вражеское, чужое, вредящее, подавляющее.

 Положение усугублялось и тем, что ослабление центральной власти повлекло за собой вспышки локальных конфликтов на межнациональной почве (Карабах, Южная Осетия, Абхазия, Приднестровье). Некоторые из этих противостояний остаются неразрешёнными до сегодняшнего дня и продолжают формировать всё новые теории самоидентичности в обществе каждой из противостоящих стран-сторон.

Таковым является Нагорно-карабахский конфликт. Возникшее еще в начале 20 века в царской России противостояние, переросшее в обоюдную резню между азербайджанцами и армянами, немного утихли в советское время и вспыхнули новым конфликтом в 1988-ом году, который при пособничестве третьих сторон впоследствии  перерос в полномасштабную войну (1991-1994). Не смотря на подписание шаткого перемирия, режим прекращения огня постоянно нарушается обеими сторонами, что влечет за собой смерти солдат и в некоторых случаях мирных жителей, казалось бы в “невоенное время”.

Образ “врага”

Обострившийся именно с распадом Советского Союза и «сопровождавший» создание национальных государств конфликт непосредственно влиял на формирование самоидентичности в новых постсоветских обществах Азербайджана и Армении», фундаментальная особенность которых зачастую сводится к противостоянию образу общего исторического и враждебного экземплификата



^[2]



.  В Армении война в Карабахе, его оккупация, пропагандируется в народе, как своеобразный реванш «азербайджанским туркам» за армянский геноцид  1915-го года в Османской империи и попытка восстановить «историческую несправедливость» в отношении «великой Армении от моря до моря», окруженной врагами мусульманами (при этом азербайджанцы не имели отношения в событиям 1915-го года). В травмированном оккупацией Карабаха Азербайджане конфликт транслируется, как результат армянской агрессии, основанной на ложных исторических претензиях, при поддержке России, которая, в свою очередь, имеет свои «антимусульманские» имперские интересы на южном Кавказе (при этом Азербайджан импортирует оружие из России и ведет с ней активное экономическое партнерство). Взаимная антипатия, нагнетаемая медиальным давлением и инструментализируемая правящими инстанциями обеих сторон, практически табуируют любое желание и возможность диалога.

Литература и похожие враги

И все же выход из сложившегося тупика ненависти и непримиримости необходим и попытку поиска его можно констатировать в некоторых литературных произведениях постсоветского периода Азербайджана и Армении.  Именно этой попытке авторов и посвящено данное исследование

Армянский писатель Вахе Аветян, в своем собрании стихов “Саята Нову в тюрягу загнал секретный отряд благопристойных дашнакских девиц”



^[3]



предлагает в метафоричной форме следующее решение:

“Абсолютное большинство наших сограждан хачобайджанцев






^[4]






расисты и фашисты, потому что не подозревают, что расисты и фашисты.

Они думают, что они добропорядочные граждане, дети Бога и Аллаха соответственно, а расисты и фашисты противоположная сторона, и дети шайтана и сатаны. Если бы наши люди хоть на миг догадались, или им кто то показал, что они зеркальное отражение соседа, они перестали бы в миг быть расистами и фашистами.”

“Хачобайджанцы”, часто являются предметом литературных исканий В. Аветяна, который в сатирической форме обличает  их глупость и невежество, с умилением пишет о бросающейся в глаза схожести двух народов, имеющих много общего в культуре, обычаях, традициях и даже внешности. Собственно и в своей ненависти они являются буквально “зеркальным отражением друг друга”. В данной цитате скрыта так же критика легализации конфликта сторонами на основе религиозной принадлежности “

добропорядочные граждане, дети Бога и Аллаха соответственно”,

мученики христиане, правоверные мусульмане — каждый имеет свою “неоспоримую святую правду”.

Известный армянский журналист Юрий Манвелян в совместном интервью с азербайджанским писателем Алекпером Алиевым, армянскому новостному источнику АрмПресс



^[5]



описывает события последовавшие за распадом Союза следующим образом:

“

Как так происходит? Проснулись мы, значит, в один прекрасный день и обнаружили у себя подъем национального самосознания. Стучимся в дверь к соседу и спрашиваем, наблюдается ли у него подъем национального самосознания. Оказывается, у него другое самосознание и национальность другая. Тогда попросим тебя уйти отсюда, прогоним или уничтожим. Кажется, работает это так. Вдруг оказывается, что я не имею морального или исторического права здесь жить и кто-то решает, где и как мне жить. Оказывается, я не в правильном месте родился и еще, оказывается, что есть место, куда меня можно выселять и где мне якобы роднее.


“

“Проснулись мы, значит, в один прекрасный день и обнаружили […].


Вдруг оказывается”

подчеркивает краткость временного промежутка, в который бывшие соседи стали врагами, что еще более подтверждает абсурдность происходящего далее, “

есть место, куда меня можно выселять и где мне якобы роднее”.

Таким образом развал Союза ассоциируется свидетелями, не только этим отчуждением, выдворением, враждой и обнесением границ двух стран колючей проволокой, но и потерей родины, во первых советской, в которой азербайджанцы и армяне были еще добрыми “соседями” и жили бок о бок мирно, но и потерей “малой” локальной родины, родного села в Карабахе для азербайджанцев, родного дома в Сумгаите для армян.

Какова же роль писателя в общественной проекции конфликта?

Должен ли он на свой страх и риск критиковать раздутую  ненависть к врагу или всем своим талантом должен служить патриотической идее и идти на поводу ожиданий обывателей? Должен ли он принимать роль медиума и браться за перо вместо оружия, в преодолении этнического противостояния и либерализации общественных взглядов?

Для объяснения положения автора стоит отметить  на первый взгляд не очень заметное, но в целом влияющее на него обстоятельство: в общественной среде обоих сторон бытует убеждение в безоговорочной необходимости Карабахской войны для восстановления исторической «справедливости» армянской стороны или же как защита своих территорий для азербайджанской стороны.  Поэтому с обеих сторон существует ряд  литературных произведений, в богатых красках описывающей военные действия, ужасы нанесенные врагом, маскот героя-защитника, в неравном бою павшего от рук  врага или же образ жертвы войны, простого человека (иногда пленного), страдающего от жестокости  бывшего «соседа» (достаточно ярким примером является трилогия Сабира Ахмадли «Вечная любовь»



^[6]



).

В целом в современной азербайджанской литературе можно наблюдать определенную стагнацию развития тематики войны, в таких условиях лишь единичные произведения представляют собой действительно стоящие для рассмотрения примеры.

Официальный дискурс просматривается в интервью Ряшада Мяджида, одного из руководителей союза писателей Азербайджана в интервью газете Мусават



^[7]



в октябре 2010 года. Отрицая надобность специального финансирования авторов со стороны государства, для создания военной литературы он объясняет положение современной военной риторики следующим образом:

 «

O



ki



qald


ı,


bu



m


ö


vzuda



g


ü


cl


ü ə


s


ə


rl


ə


rin



yaranmamas


ı


n


ı


n



s


ə


b


ə


bl


ə


rin


ə,


m


ə


nc


ə,


bunun



psixoloji



s


ə


b


ə


bl


ə


ri



var


.


Birincisi


,


d


ö


y


üş


h


ə


l


ə


bitm


ə


yib


,


h


ə


l


ə


qalib



deyilik


.


Ona



g


ö


r


ə


yazarlarda



da



bir



stress


,


depressiya


,


ruh



d


üş


k


ü


nl


ü


y


ü


var


.


Bu durumda isə ictimaiyyətin gözlədiyi qələbə ruhlu əsərlərin yazılması mümkün deyil.

Что касается, отсутствия сильных произведений по этой теме (войны), на то есть психологические причины. Во-первых, война еще не закончилась, мы еще не победили. Поэтому писатели переживают определенный стресс, депрессию, духовный упадок. А в таком положении ожидаемое обществом написание произведений в победном духе невозможно.

»

Исходя из выше упомянутых слов, застой объясняется незавершённостью конфликта и тем, что  авторы, будучи неотъемлемой частью самого социума, постоянно находятся под медийным давлением, в котором трудно абстрагироваться от навязчивой риторики войны в сводках новостей. Ведь если проанализировать мировую литературу о войнах, то можно заметить временную закономерность, заключающуюся в том, что многие значительные нарративы о войне создавались лишь по прошествии определенного времени (Л.Толстой «Война и мир», Э.М. Ремарк «На западном фронте без перемен»). Обществу, да и самим авторам требуется время для охлаждения эмоций и переосмысления прежних, нередко эфемерных ценностей.

Однако с последним предложением Р. Меджидова позволю себе не согласиться.  На мой взгляд, в Азербайджане общество не ожидает от писателей литературы «в победном духе». Не стоит забывать, что Азербайджан является в конфликте до сих пор проигравшей стороной, что оставляет также след и апатию среди носителей культуры, для которых эта тема является определенным образом болезненной. О ней тяжело пишется, она тяжело читается. Таким образом, намек на требование создания определенного духа через литературу напоминает цензурные установки соцреализма.

Как окончательный ответ на поставленный в теме вопрос о позиции автора к конфикту, хотелось бы привести цитату литературного критика Джалила Джаваншира, опубликованную в его эссе в онлайн-портале азербайджанской литературы — Edebiyyat.biz



^[8]



:

«


Qaraba


ğ


d


ə


rdini


” çö


zm


ə


k


ə


d


ə


biyyat


ı


n



i


ş


i



deyil


.


Siyas


ə


t


ç


il


ə


rin



atd


ığı


d


ü


y


ü


n


ü,


ya



m


ü


harib


ə,


ya



da



siyas


ə


tin


ö


z


ü çö


z


ə


c


ə


k


.


Ancaq “Qarabağ dərdinin” ədəbiyyatda ifadəsinin çox dəyərli nümunələri var. Bu baxımdan sülh dövrünün Azərbaycanını və Ermənistanını yazan “Quqark”ın müəllifi Seymur Baycan Elmar Məmmədyarovdan


daha



u


ğ


urlu



adamd


ı


r


»..

Решить «горе Карабаха» не дело литературы.


Узел, завязанный политиками, развяжет либо война, либо сама политика. Однако в литературе имеются очень ценные экземпляры творческого выражения «карабахского горя». С этой точки зрения, Сеймур Байджан описывающий в своем романе «Гугарк» Азербайджан и Армению мирного времени, на много успешнее Эльмара Мамедьярова.






^[9]






»

Исходя из этого, литература не претендует на главную роль в решении конфликта, но осмысленная литература пацифизма и поднимаемый ей вопрос о пересмотре ценностей с милитаристических на общечеловеческие, может стать для обеих стран шагом к решению конфликта и в этом смысле действие литературы более транспарантное и долговременное, чем действие политики.

«Гугарк» Сеймур Байджан

Следуя логике, после приведенной выше цитаты стоит обратиться именно к роману Сеймура Байджана с достаточно компрометирующим для Азербайджана названием “Гугарг”, который по мнению многих литературных критиков в Азербайджане и за рубежом, и как указано в эпилоге русского издания является “лучшим из романов о Карабахской войне”



^[10]



.

Произведение отличается нелинейной подачей сюжета. Основное действие разворачивается в  армянском молодежном лагере “Гугарк”, в который главного героя пригласили для участия в тренинге. Находясь в лагере, Сеймур встречает старых знакомых, переехавших из Азербайджана армян, которые с трудом приживаются в Армении (“бакинских армян здесь не любят”, стр.139) и знакомится с новыми людьми. Особые отношения у героя складываются с армянской девушкой Ануш, испытывавшей привязанность к нему с первых дней. В повествовании гармонично встраиваются картины воспоминаний, которые по объему занимают не меньше места, чем основная линия сюжета. Диапазон этих «флешбеков», сопровождаемых собственными суждениями и оценками автора, очень широк; начиная от портретов родителей, дяди, невольно сделавшего его писателем, девушек, исторических событий (развал союза), заканчивая отдельно запечатлевшимися в памяти яркими и трагическими картинами (собака слизывающая капающую кровь раненных азербайджанских солдат с грузовика перед госпиталем, снаряд упавший на рынок, памятник Ленину в овчарне). Особое место в романе занимают письма Ануш после возвращения из лагеря, ставшие своеобразными интермедиями заполняющими эмоциональный провал.

Переплетение и поочередная смена тем, таких как война, детство, любовь, путешествия, литература, жизнь в столице создает сложную модель «Войны и Мира» постсоветском сеттинге (притом сам автор ни раз проводит параллели и обращается к произведению Л. Н. Толстого).

Почему так важно подчеркнуть в данном контексте слово “постсоветский”? Именно эта приставка “пост”  является границей, разделившей когда-то жившие мирно народы, отделяющей детство в родном селе от юности и зрелой жизни в Баку, именно она вселяет апатию под давлением большого и чужого города, в котором трудно прижиться мечтателю из периферии, она обманывает «киндер-сюрпризом»



^[11]



независимости, шоколадный вкус которого на мгновение «уничтожает чувство реальности» у масс, а после внушает страх и неуверенность в завтрашнем дне, страх перед войной, страх перед осуждением. Она оставляет за собой «пост-человека», потерянного между топосами «войны и мира», без инструкций для выживания.

“Да, я – не герой. Для меня – быть трусом и желать мира приемлемее, чем быть героем и хотеть войны. Пусть даже другие называют меня трусом. Я принимаю это слово. Но у меня есть гражданская позиция, из-за которой мне не очень легко существовать в моей богатой стране, передо мной закрываются почти все двери.”

Роман построен именно на монологе автора, через который читатель знакомится с самыми разными людьми, переживает с ним детство родной деревне в Физули, который в результате Карабахской войны был оккупировал армянскими войсками, жизнь в Баку, где он ведет достаточно отчужденный образ жизни, подрабатывая в редакции газеты. Читатель сопровождает его в поездках в Россию, Казахстан, Грузию, Армению, знакомится с выведенными из личного опыта героя шаблонами других культур (

«на той свадьбе я окончательно убедился, что славяне самый веселый народ в мире», стр.135), «казахам действительно грех пить», стр.127, «кавказцы щедрые», стр. 150),

знакомится с его «девушками», к которым главный герой впрочем всегда относится с присущей маскулинностью:

 «Когда на женщине платье, которое трудно снять, это усложняет дело. Некоторые женщины намеренно одевают такие платья… чтобы раздеваясь говорить глупости» (стр.141), «она была похожа на лущеное яйцо» —

говоря об Ануш.

Проступающий в тексте непростой, местами меланхоличный, мыслящий  шаблонами, инфантильный характер главного героя, — есть авторское решение, который хотел показать события двух десятилетий через призму самого обычного человека; придать им оттенок эмоциональности. Тем самым происходящее вокруг, как бы является правдой одного отдельно взятого, неидеального человека, созревшего в обществе, пережившем недавние катаклизмы.

Возвращаясь к теме исследования, хотелось бы коротко объяснить, почему на мой взгляд “Гугарк” является антимилитаристским романом.

Это подтверждается самим сюжетом. Герой, казалось бы больше всего пострадавший от войны, потерявший в ней свое родное село, видевший войну, убитых друзей, арт обстрелы своими глазами, должен пылать ненавистью к армянам, но он находится в лагере «врага» и этот враг совсем не такой, каким его  рисуют в сводках новостей. Более того, у него своя «правда», свои убитые солдаты и мирные жители и горе матерей с обеих сторон одинаково неописуемо. Тем самым в романе деконструируются созданный за двадцать лет конфликта образ жестокого беспощадного врага.

Старик армянин из Баку, работающий в лагере с тоской вспоминает о своей родине, Азербайджане, хвалит азербайджанцев «

-Что скажешь, народы помирятся?…Мы жили в Мярдакяне. Я работал в пионер-лагере. Хорошо жили. Мярдакянские-хорошие люди. Я и сейчас помню запах моря. Только раз пройти бы босиком по берегу Каспия и можно спокойно умереть»(Стр. 153)

Как и в других текстах, указанных выше, Сеймур Байджан вместо разжигания страстей, подчеркивает действительно заметную общность культур азербайджанцев и армян:

«Свадьба разгоралась. Я не увидел никакой разницы между свадьбами вражеской стороны и нашими. Одинаковая еда, песни, лица, танцы”.

Таким образом ужасы войны становятся под пером писателя, не просто правдой и страданием одной стороны, а преступлением против всего человечества.

Завершить оценку произведения я хотела бы словами представителя Кавказского Центра миротворческих инициатив Луизы Погосян



^[12]



:

«Гугарк» — это не книга. Сеймур отрезал свое ухо, и отдал его во множестве экземпляров армянам и азербайджанцам. Ван Гог тоже отрезал себе ухо и отдал… но легче ему не стало, получилось, что он сделал это для других.


Сеймуру тоже легче не станет. «Гугарк» поможет другим.

Гюнай Рзаева

докторант Института Славистики Университета имени Гумбольдта (Германия)