«Сначала идет авиабомбардировка, а потом обстрел с кораблей. Это нескончаемый ужас». История бойца с «Азовстали»

Материал hromadske

Дмитрий Казацкий с 2015-го служит в Мариуполе. В 2017 году он вступил в полк «Азов». Широкомасштабную войну россии против Украины Дмитрий встретил там же, и с 1 марта он вместе с другими украинскими военными держит оборону на заводе «Азовсталь».

10 мая на своей фейсбук-странице Казацкий выложил серию фотографий, которую подписал: «Мой самый болезненный фоторепортаж с “Азовстали”». На фото раненые украинские военные. Эти снимки защитников Мариуполя мгновенно разошлись по украинским и мировым СМИ.

Мама Дмитрия Ирина Юрченко — проводница «Укрзализницы». Каждое утро она пишет сыну сообщения, чтобы тот не сомневался: за ситуацией на «Азовстали» следят и переживают. Дмитрий всегда был патриотично настроен — в 2014-м он оставил обучение в польском университетеи пошел на Майдан. Вскоре вступил в ряды Нацгвардии, а еще через некоторое время присоединился к полку «Азов».

hromadske пообщалось с Дмитрием и его матерью. Дальше — прямая речь.

Рассказывает Дмитрий

«Выдержит бункер или нет — это большой вопрос»

Я был военным, и мы готовились к обороне города, но я вообще не ожидал, что с Мариуполем будет такая ситуация. Мы ждали, что они могут пойти с восточной стороны, с так называемой «ДНР» или с моря. Однако не думали, что они так разрушат город. 

С марта мы находимся на «Азовстали», и если Мариуполь разрушен на 90-95%, то завод они уничтожили до основания. Здесь такие глубокие воронки от снарядов, что шансов, что хоть какое-нибудь помещение уцелеет, нет.

Каждый день российские военные работают по определенному циклу: сначала идет авиабомбардировка, потом — артобстрел из корабельной артиллерии, а затем из ствольной. Это нескончаемый ужас. Перерывы между обстрелами были только тогда, когда проходила эвакуация гражданского населения, но вечером они снова продолжали.

Выдержит бункер или нет — это большой вопрос. Я был в убежищах, которые пробивала авиабомба. Когда мы забирали гражданских на эвакуацию, то сначала не могли вывести их из-за обстрелов. Решили остаться у них, немного переждать. И именно туда упала авиабомба. Она частично пробила конструкцию убежища, завалило лестницу, нам пришлось выводить людей через дыру от бомбы. Поэтому я думаю, что эти бомбоубежища были построены для того, чтобы пережить один удар, но не предназначены, чтобы по ним постоянно били.

«Последнее обезболивающее»

Со временем привыкаешь даже к этому. Мы должны держать оборону, у нас здесь раненые бойцы, которых мы оберегаем. Мы не можем сдаться в плен, не можем их покинуть, ведь они внесли свой максимальный вклад в эту войну — кто ценой собственной жизни, кто здоровья. 

Есть побратимы, которые нуждаются в надлежащем лечении, но они не могут его получить. Лекарства давно закончились. Однажды я приходил туда, где у нас был полевой госпиталь, и один из военных рассказал, что им раздали последнее обезболивающее. Он бережет его, пока не станет мучительно больно. Люди иногда на лучшие времена берегут что-нибудь вкусное или алкоголь, а здесь вынуждены беречь обезболивающее.

«Надеюсь, другие военные смотрят на нас и тоже продолжают держать оборону»

Лично меня мотивируют и держат мысли о лучшем будущем для всех нас, о победе. Также приятно, что все защитники Мариуполя и Азовстали сейчас стали символом стойкости не только для Украины, но и для мирового сообщества. Я надеюсь, что другие наши военные смотрят на нас, мотивируются и продолжают держать оборону. 

Мне кажется, важно говорить не только о жертвенности военных, но и об их близких и родителях. Трудно представить, что чувствуют родители, которые по 2-3 недели не могут связаться с сыновьями и дочерьми. Это тоже пример мужества. 

С мамой созваниваемся редко, но мы обмениваемся сообщениями каждый день, когда у меня есть хоть какая-то связь. Она понимает, что меня не нужно лишний раз беспокоить или плакать в трубку. У меня мама настоящего военного, всегда пытается поддерживать.

Рассказывает Ирина Юрченко, мама Дмитрия

«Думали идти по живому коридору на “Азовсталь”»

С балкона квартиры в Мариуполе была видна «Азовсталь» и выбросы дыма с нее. Поэтому я всегда ругалась на завод. Сейчас я молюсь об этой крепости, которая хранит жизни наших бойцов.

Я каждое утро пишу сыну смс-сообщение и несколько раз стираю его. Постоянно пытаюсь подобрать точные слова, чтобы не огорчить его, перечитываю текст и боюсь написать даже какую-нибудь лишнюю букву. Я хочу, чтобы он знал, что мы все за них переживаем, за всех, кто там находится.

«Азовсталь» — самая горячая точка, потому что воевать без оружия, без защиты, без медикаментов, без пищи и при этом уничтожать врага — настоящий героизм. С родными тех военных, которые там находятся, думали идти по живому коридору на «Азовсталь». Но есть опасения, что так можно усугубить положение, потому что он может стать живым щитом для российской агрессии. 

Я бы хотела, чтобы власть использовала все рычаги и усилия, чтобы вытащить наших военных. Они не враги никому, не нацисты, просто любят свою Украину, они патриоты своего государства и защитники своих семей. Мариуполь сдерживает наступление.

«Каждый из нас на своем фронте»

У нас довольно патриотичная семья, поэтому не было разговоров о том, чтобы он покинул Мариуполь. Он с самого начала хотел там жить, не желал переезжать. За два дня до широкомасштабного вторжения мы говорили с ним по телефону, он просил собрать документы и подготовить все необходимое, но я не придала этому значения. 24 февраля у меня был выходной, и я помню в 5:45 этот страшный звонок от сына: «Мама, теперь этот чемодан нужен, без паники, собери его и предупреди всех наших, чтобы спускались в убежища, бомбят все города Украины». Первые несколько секунд у меня была истерика, а потом я собралась, позвонила по телефону всем знакомым. 

Дочь была в Киеве и просила, чтобы я не выходила на работу, но сказала, что каждый из нас на своем фронте. Дима — в Мариуполе, а я должна быть здесь и помогать людям уехать. 

25 февраля я вышла на смену. У нас был первый эвакуационный поезд из Киева в Ужгород. Это было тяжело выдержать не только физически, но и эмоционально. Мы видели, как люди бегут на поезд, как мужчины толкают детей и лезут в поезд, как бросают вещи. Я обслуживаю люкс-вагон, два места в купе, но тогда в моем вагоне ехало 140 человек. 

Большинство из них ехали молча до самого конца, и уже когда мы проезжали Карпаты — начинали говорить, подходили ко мне, обнимали, хотели поделиться своей историей. Я пыталась выслушивать каждого, но потом уходила в туалет и плакала. 

Одна из этих историй меня поразила. Однажды ко мне в поезд сел мужчина с инвалидностью, жена и их 19-летняя дочь. Они ехали молча, ко мне подходила только волонтер Виктория, которая вытащила их из Ирпеня. Она рассказала, что эту семью ждали в лесу. Семья 5 суток сидела в подвале — 15-метровом помещении, но их там было 20 человек. Эти изверги (российские военные, — ред.) ходили наверху, постоянно стреляли из автоматов в пол и кричали: «Ну что, хохлы, в ромашку поиграем?», — а потом поднимали люк и стреляли куда попало. Люди в подвале каждую минуту прощались с жизнью.

Когда оккупанты пошли на перекур или обед, люди решили бежать из подвала. Потом услышали очередь в свою сторону, но все же смогли выбраться. Эта семья молчала до Ужгорода. Затем мужчина подошел ко мне, обнял и начал плакать. Спросил: «Сколько мы вам должны за билет?». Я говорю: «Вы не должны платить, это билет в жизнь, главное, что вы выбрались. Я вас попрошу только об одном — молитесь о моем сыне и о всех наших солдатах, которые сейчас на фронте».