Это, не некролог. Я писал о Рашадате, в день рождения его сыночка Араза, так как знал, что сам Араз прочесть не в состоянии. А после смерти дяди Ибрагима, решил написать о Шахине.
Начну с самого начала. 7 марта 2013 года, активисты N!DA принялись за поиски пропавших товарищей — Мухаммеда и Бахтияра. Потом Узеир сообщил мне, что пропал еще один молодой активист движения Шахин Новрузлу. Мы попытались сначала наладить контакт с родителями. Таким образом я отправился на вторую встречу с дядей Ибрагимом. Он ничего не знал о нас, о N!DA, а с Министерством Национальной Безопасности и вовсе не имел никаких дел, по крайней мере, до того дня.
Сильно переживавший за Шахина, он не разрешил нам торопиться с нанятием адвоката. С присущей ему вежливостью, отклонил нашу инициативу. «Хоть на том спасибо» подумали мы, ведь реакция родителей политзаключенных порой так непредсказуема, как например реакция родителей Бахтияра, которые устроили нам настоящий цирк и в полной мере проявили свою сущность, во время судебного процесса (действительно ведь человек тот, кто он есть в экстремальных ситуациях).
В первый раз, я увидел Шахина то ли в мае, то ли в июне — точно не помню. Меня привели на встречу с адвокатом, охранники замешкались в коридоре и мне удалось встретиться с Шахином, однако, я не узнал его. Парень, что стоял передо мной, выглядел полнее Шахина, которого я помнил с фотографии. Адвокат Халид Багиров представил его мне: «Знакомся, это Шахин». Я спросил его, знает ли он меня? Он ответил, что нет, не знает. Тогда я сказал: «Заур Гурбанлы. Я тот, кто «передал» тебе коктейль «молотова», за что тебя и посадили».
В сентябре 2013-го, мы знакомились со следственными материалами. Законный представитель Шахина, его отец, дядя Ибрагим тоже присутствовал здесь. В тот день мы долго общались с ним, а он в который раз просил нас присмотреть за Шахином, заботиться о нем. Сам Шахин, соответствуя своему прозвищу «панда», которым его наградили ребята, стоял в углу и молчал.
С каждым днем крепла наша дружба, с самым молодым в мире политзаключенным. Когда он улыбался, в смущении прятал зубы. Верхние четыре зуба выбили у него в МНБ, а в кюрдаханском изоляторе, выпали еще четыре.
Суд длился полгода и как того хотел дядя Ибрагим, Шахин стал одним из нас. Если не ошибаюсь, в июне 2014-го я встретился с Шахином в Медпункте. Немного поругал его, за допущенные оплошности, немного утешил. А в апелляционном суде, он держался рядом с нами как младший брат.
7 октября, по моей просьбе и после официального обращения дяди Ибрагима, меня перевели в камеру Шахина. Не передать словами наше ликование. Мы надолго перестали читать книги, прожигая дни беседами и планами на будущее. Общались восемь дней подряд, без остановки, ну разве что замолкали во время сна. В камере, площадью 12 кв. метров гоняли мяч, гоготали во весь голос. А еще, за эти восемь дней он рассказал восемь историй, про своего отца. Когда в семье преобладает женский род, крепкая дружба между отцом и единственным сыном, неизбежна. Так было и между ними — Шахина с отцом связывала долгая, 17-летняя дружба, именно столько, сколько ему было лет.
15 октября, меня позвали к адвокату. В тот день, Шахин тоже должен был встречаться со своим защитником. По пути к адвокату, я увидел в коридоре заключенного раздающего газеты. Он сказал: «Умер отец Шахина».
Это был настоящий шок. Я поговорил с адвокатом не больше пяти минут и вышел. По дороге в камеру, мозг лихорадочно работал: «Что же сказать ему? Может ничего не говорить?» Так и не придумав ничего дельного, я все больше погружался в шоковое состояние. Позже мне сообщили, что в тот вечер давление подскочило до критической отметки.
Я увидел Шахина в коридоре, он только вышел из камеры и собирался идти к адвокату. Обняв его, я прошептал единственное слово: «крепись». В камере, я почуствовал комок приставший к горлу, но волю слезам давать не стал. Поэтому, в следующие минуты мне стало еще хуже. На улице стоял мороз, а я весь горел и задыхался. В нижнем белье вышел на свежий воздух, но, пот продолжал лить, а потом потемнело в глазах. Как мог старался держаться.
В пять вечера открылась дверь. Шахин ворвался в камеру и рухнул на кровать. Я осторожно сел рядом. Повторюсь, Шахин тихий, спокойный, соответствующий своему прозвищу товарищь. Так и сидит лениво как панда, слова не скажет. Больше всего его медлительность злила меня за игрой в нарды. Поэтому, часто приходилось торопить его словами: «Играй, ну что же ты тормозишь?! Играй!». Однажды он сказал, что в одиночестве, он может лежать в единой позе и часами смотреть в одну точку. А я спросил, не обижается ли он когда его называют пандой, на что он ответил: «Перестань слушай, какая еще обида?»
Сейчас этот спокойный человек, весь дрожал. Моя левая рука лежала у него на плече и говорю вам, никогда раньше я не сталкивался ни с чем подобным. В армии, на сырой земле, я дрожал под чехлом пушки, да так, что в ушах трещал скрежет зубов. Но, Шахин сейчас дрожал по другому, словно всем телом — от кончиков волос до ногтей. Глаза его оставались сухими, только 2-3 капли успели брызнуть на колени. Я сказал ему «хочешь, поплачь?». Он отрицательно покачал головой, уронил ее на мое плечо, а потом лег на кровать и около суток пролежал на ней, поднялся лишь пару раз, в туалет.
Два дня спустя, возвращаюсь я от адвоката, вижу охранник в коридоре, весь сияет и сообщает мне: «Шахина отпускают домой». Я буквально вбежал в камеру. Шахин стоял перед грудой книг, именно с них он начал готовиться к освобождению. Я обнял его, не помню сколько раз поцеловал, а он стоял словно памятник, без эмоций совсем и немного смущался. Моя радость против его грусти, а камера наша походила на черно-белый советский фильм.
Делили мы эту камеру не долго, всего одинадцать дней. Но, за это время успели насладиться общением, обмозговать множество идей на будущее, поиграть в нарды. Я отстаивал свой атеизм, он защищал свою веру. Вместе грустили, вместе радовались, вместе молчали. Судьба свела меня с золотым человеком, вот что я должен сказать.
В тюрьме, благодаря Шахину я поверил в существование невидимой, иррациональной связи между родителем и ребенком. Хотя до того дня, все рассказы о телепатии казались мне бредом. В день когда умер дядя Ибрагим, мы естественно пребывали в неведении. Только вот Шахин, был сам на себя не похож. Десять раз наверное, спрашивал его: «Что происходит?», а в ответ тишина. Состояние, в котором находился и без того медлительный как панда Шахин, сильно обеспокоило меня. Весь день, словно мертвец, пролежал Шахин на кровати, не отрывая глаз от пустоты.
Известие о смерти отца однако, не сломало его — собрался он быстро. Только вот не стал совершать молитву в тот день, когда адвокат сообщил ему страшную весть. На следующий день он совершил все штрафные и обязательные намазы, долго молился за упокой души отца. За день до выхода на свободу, мы говорили о перспективах трудоустройства и возможности продолжить учебу.
Шахин осозновал, какая ответственность легла тяжелым грузом на его плечи. Тюрьма делает людей грубыми только внешне, глубоко внутри же, продолжает сидеть ребенок. Когда его арестовали ему было 17 и похож он был на 13-летнего подростка. Подростковую святость Шахин, в тюрьме не потерял, вопреки унизительным лишениям и страданиям. Даже после того, как ему в 17 лет выпала участь общения с самым близким другом, с отцом через решетку, в наручниках. В 19 лет, он уже покидал тюрьму сиротой, с огромной ношей на спине.
Нет, это не некролог. Тогда почему же я пишу? Михаил Александрович Энгельгардт, в «Прогрессе как эволюции жестокости“ пишет, что Диккенс совсем не реалист, потому что детям как Оливер Твист, редко удается спастись и что он, исключительный случай. Вот если бы герой Диккенса был бы вором из окружения еврея и дожидался бы своей казни, тогда это можно было бы назвать реализмом. Сегодня я посмотрел фильм «Жизнь как она есть». Финал фильма, точно как в «хэппи-энд»е Диккенса, напомнил мне Шахина.
Пережитое Шахином это сама жизнь. Когда мечтаешь о романтике борьбы, нужно подумать и о жизни. Как можно без диккенсовских иллюзий. О жизни состоящей из жесткого, беспощадного реализма, о настоящей жизни в условиях глобального прогресса. Это трудный путь и не каждый может стать Шахином. Потерять отца, прийти в себя за два дня и как единственный мужчина в семье, торопиться к ней, чтобы возложить на себя груз ответствнности — на это способен не каждый.
Это трудный путь. Вступая на который ты не знаешь, что произойдет завтра. А завтра, твой дедушка с которым держась за руку ты ходил в школу, вскроет себе вены не выдержав разлуки с любимым внуком. Или остановится сердце у отца. Так уходят те, кто не могут смириться с арестом любимого сына и внука. Вот он, главный вопрос — должны ли страдать родители, за твою идею? Это не риторический вопрос, не требующий ответа. На этот вопрос надо отвечать прямо сейчас. Перед тем как вступать в наши ряды, молодежи придется сначала отвечать на этот вопрос.
19.10.2014, Бакинский Следственный Изолятор
