В дни моего пребывания в тюрьме, мне приходилось несколько раз менять камеру. Благодаря этим «переездам», я успел познакомиться и пообщаться с бесчисленным количеством заключенных.
Это вошло в традицию — заключенные со стажем, рассказывали новичкам о положении вещей в тюрьме, объясняли им элементарные правила — в частности, о том, что можно и нужно получать из дома. Камера, о которой я собираюсь вам рассказать, стала моим очередным пристанищем 2 апреля 2013 года. В последствии, половину ее обитателей перевели в другие камеры или этапировали в «зоны». Через эту камеру прошло множество грамотных-неграмотных, честных и не очень, заключенных. Признаюсь, большую часть времени мы говорили обо мне, по той простой причине, что мое дело в те дни, находилось в центре внимания общественности.
Приходилось помогать заключенным консультациями. Мое юридическое образование оказалось здесь весьма кстати — я писал для них заявления, составлял ходотайства, давал советы, объяснял законы.
Однажды, в камеру привели нового заключеного. Его звали Шафи. После знакомства, я по традиции, приступил к элементарным советам:
—
Скажи домашним, чтобы принесли тебе спортивную сумку.
— У меня нет домашних.
— Это как?
—
Ну, нет у меня дома. Живу на улице.
—
А родители?
—
Нет их у меня.
У каждого заключенного, имеется хотя бы одна драма, а жизнь Шафи сплошь состояла из драм. По началу, он неохотно шел на контакт. Со временем мы сблизились, но, я все еще очень мало знал о его судьбе. Правда, он собирался многое мне рассказать, особенно про маму, однако мой перевод в другую камеру, помешал мне в подробностях услышать его рассказ.
В 2013-ом, Шафи было 19 лет. Он родился и вырос в городе Али-Байрамлы. Как и почему он потерял мать, мне неизвестно. Знаю только, что после очередного, громкого скандала с отцом, он покинул дом. «Отношения с отцом обострились настолько, что попадись он мне на глаза, я не моргнув глазом пырну его ножом» говорил он.
В 12 лет, он оказался в Баку, в местечке именуемом «Конская грива», где какой-то мужчина средних лет, взял его на работу пастухом. Правильнее было бы назвать это рабством, ибо три долгих года, мальчика банально эксплуатировали, давая взамен кусок хлеба и миску супа. За каждую мелкую, незначительную погрешность, а иногда и без оных, хозяин вешал его за ноги вниз головой и избивал. Сам Шафи, срывал свой гнев на овцах, перерезая им глотки и наблюдая за обильным кровотечением. По словам Шафи, от этого действа, на душе его становилось спокойнее.
Знаю, смахивает на небылицу, но, Шафи действительно пришлось пройти через все эти мытарства. «Конская грива» — это равнинное, пустынное место, о геграфическом расположении которого, Шафи не имел ни малейшего представления. Ему приходилось гадать в каком расстоянии он находится к центру Баку.
По истечении трех лет рабского существования в пастве садиста-чабана, Шафи бежал и оказался в городе, где началась его жизнь «бомж»а. Он примкнул к десятитысячной армии бездомных подростков в Азербайджане, круглый год влачащих нищее существование, под открытым небом. Шафи с таким воодушевлением рассказывал о годах проведенных на улице, словно этот опыт являлся для него самым лучшим и ценным в жизни.
Около трех лет, он бесцельно слонялся по бакинскому бульвару, стараясь не попасть под влияние криминальных беспризорников. Хоть ему и не удавалось полностью дистанцироваться от грабителей и разбойников, но, на преступления он с ними не шел. Вместо этого он играл на гитаре и получал от прохожих подачки. Месяцами не купался, а свои красивые волосы, уложенные в стиле «чеченка», он мыл и сушил в туалетах ТЦ «Парк Бульвар», откуда его неоднократно выгоняли и куда он возвращался снова и снова, чтобы поддержать опрятный вид. Как-то однажды, он вскрыл себе вены, аккурат накануне отправления на службу и вместо армии оказался в психиатрической клинике, где успел наколоть на запястья и пальцы воровские татуировки, из-за которых в последствии, не мог устроиться на работу.
Однажды, он познакомился с миссионерами некоей христианской секты, которые очень помогли и поддержали Шафи. Он начал читать Библию и избавляться от вредных привычек. Кстати, в тюрьму он тоже пришел с Библией в руке. Однако, трансформация Шафи в богобоязненного и религиозного человека, не помешала полицейским, вынашивавшим свои планы на его счет. Они не скрывали своих намерений арестовать его, без видимых на то причин и их крайне раздражало то, что Шафи не давал им повода для собственного задержания. «Часто, они забирали меня и избивали так, как будто я не человек, а животное. Угрожали непристойными вещами, о которых мне стыдно говорить. Пиная меня ногами твердили: «Ты столько лет морочишь нам голову, когда же ты попадешься». Когда уставал один, за меня принимался его напарник».
Шафи люто ненавидел этих полицейских из отделения полиции, что на проспекте Нефтянников, рядом со станцией метро «Сахиль». Еще он рассказал мне как однажды, в следственный изолятор, к нему пришел посетитель, старый знакомый «бомж» и принес ему фруктов и еды. «Полицейские скушали всё и оставили мне только половину банана».
Можете себе представить? Даже не целый банан, а половину!
Произвол властей, самоуправство полиции, беззаконие и несправедливость царящие в стране, вызвали у Шафи интерес к протестным демонстрациям демократических сил, в частности к митингам
12 и 26 января. Мы говорили с ним о движении «
N!DA
», о гражданском неповиновении, необходимости защищать свои конституционные права. Шафи выражал свое негативное отношение к менталитету, религии, диктатуре властей, с каждым днем все больше укрепляя меня в мысли, что передо мной сильный духом молодой человек, с высокими моральными качествами. Невозможно было без слез слушать его душераздирающие рассказы о бездомных подростках и молодежи на улицах; об их собственных, неизвестных нам правилах; о полиции преследующей их и которой они не желают подчиняться; о средствах зарабатывания на хлеб насущный — тут и ограбления, и разбой, и попрошайничество, или просто, как в случае Шафи, игра на гитаре.
Бывало, что к бездобным ребятам, присоединялись девочки подростки, сбежавшие из дома, а негодяи пацаны не упускали случая воспользоваться ими. Шафи рассказал мне про старый домик, который они снимали вместе с ребятами. Как-то раз к ним примкнула девочка сбежавшая из дома, ей еще не исполнилось 18-и. Все бомжи в доме, по очереди переспали с ней. Разумеется, бедняжка не хотела спать со всеми подряд, но и возразить не могла. Ей была предоставлена еда и крыша над головой, за которые нужно было платить натурой. Стань она сопротивляться, ее бы просто изнасиловали. Когда ребята предложили Шафи переспать с ней, его стошнило и он покинул этот дом навсегда.
Случалось, что девочек находили их родители и избивая возвращали домой. А некоторые попадали в сети сутенеров, становясь для них средством прибыли.
Шафи осудили на 6 лет за поножовщину и перевели в самую тяжелую зону, о чем я узнал от его сокамерника. Когда его увезли, я находился уже в другой камере, из-за чего не смог с ним попрощаться. Но, я помню нашу последнюю встречу. Говорили мы с ним о гражданском долге, универсальных правах и свободах, об общечеловеческих ценностях и о многом другом… Долгие годы жизни под открытым небом, скитаний по детским домам и лагерям иностранных миссионеров, многому научили этого молодого человека, укрепили в нем дух и заставили задуматься о смысле бытия.
Не сомневаюсь, что он найдет в себе силы стать честным, свободолюбивым гражданином, если только система, не успеет окончательно сломать его как личность, превратив в бесполезный организм. На улицах полно подобных ему подростков, морально разлагающихся и прожигающих драгоценную жизнь в преступности. Государство, по Конституции обязанное обеспечивать своих граждан обязательным средним образованием и достойной жизнью, бросает их на произвол судьбы, пытает, ломает судьбы и отнимает единственное, что осталось у этих людей — свободу.
Однажды шел сильный дождь, за которым мы в тишине наблюдали из окна камеры. Заключенный дядя Садиг сказал в шутку: «Шафи, сынок, вот сидишь ты в теплой камере, на чистой постели, у тебя есть еда и вода. Не будь ты здесь, одному Богу известно где бы ты сейчас находился». На что Шафи улыбнулся и промолвил: «Иногда, в дождливую погоду, мне приходилось спать прямо на скамейке, под дождем. Я и сейчас, вместо этой «уютной» камеры, предпочел бы оказаться на той самой скамейке».
Эти слова, показались мне самым естественным описанием свободы.
Я помню последние слова Шафи, сказанные мне: «Я горжусь тем, что делил с тобой одну камеру».
