Всю сознательную жизнь я чувствовала себя особенным человеком. И эта особенность вовсе не исходила из моих личных качеств, а была плотно связано с глобальным процессом минувшего века. Я и мои ровесники были последними детьми, которые родились как граждане СССР, и помнят его мощный, болезненный и даже ужасный распад.
Если вы в молодости начитались Солженицына и перед вашими глазами часто вспылают грозные сцены из «Архипелага Гулаг», если вы наслышаны про методы НКВД и КГБ, если имя Сталин бросает вас в дрожь, то наверняка, распад страны советов в ваших глазах является чем-то в роде спасения наций, это конец зла, начало новой, свежей, свободной эры.
Так ли это на самом деле? Не знаю. У меня совсем другие воспоминания об этом. В моем регионе началась война между двумя странами, которые во времена союза были дружескими и жили мирно. Мое село оккупировали военные войска чужой страны. Я и моя семья стали беженцами, как и миллион моих соотечественников. В городах начался тотальный продовольственный кризис. Ведь все вышли на улицы, все вдруг заинтересовались политикой, а кормить народ было нечем. В девяностые годы сотни людей в столице моей страны с полуночи занимали места за хлебом. Продуктовые пустовали, заводы и фабрики не работали, многие школы или закрылись или вели вялое существование. Брошенными, пустыми оказались не только фабрики и заводы, иногда даже целые города, курорты, мегаинфраструктуры. Миллионы потеряли работу, изменились нравы, ценности, и далеко не все к лучшему.
Несколько лет назад я добилась путевки для отца в лечебный санаторий. В советское время эти путевки раздавали работодатели, почти бесплатно. Я сама отвела папу туда, чтоб узнать каковы условия содержания, качественно ли лечение? Санаторий был построен в советский период, и тут везде можно было увидеть следы былого величия. Обновили только оборудование, даже более половины медперсонала остались с советских времен. После первого обследования, главврач сказал, что вечерами папа может выйти в сад, где пациенты могут танцевать под магнитофон. Папа вздохнул: «В советское время в саду была танцплощадка, вечерами гремел оркестр санатория, была специальная музыкальная программа, а больные приходили туда в костюмах и галстуках…»
Похожую историю мне рассказывала Натия Микадзе, моя подруга из соседней Грузии. Он помнит те времена, когда в Цхалтубу, в грузинский санаторий тысячами приезжали из разных стран союза. В отличие от нефтяного, богатого Азербайджана, который хотя бы через 20 лет после распада союза пришел в себя и кое-как отремонтировался, бедной Грузии осилить эту ветхость, эту заброшеность не удалось. Натия рассказывала, как в санатории Цхалтубы разбиты стекла, отлупилась краска со стен, как заржавели ванны для лечебной грязи, как спились или же просто сошли с ума некоторые врачи после распада Советского Союза.
Несколько лет назад я заглянула в университет, где училась почти 15 лет назад. Когда я вошла в коридор, который почти год назад пережил евроремонт, мне стало очень обидно за себя, за моих ровесников, за тех, кто учился вместе со мной. Наша молодость, наше студенчество прошло в ветхих, полуразрушенных, ободранных стенах, мы сидели за расписанными, обцарапанными партами, на старых табуретках, а в коридоре несло мочой, потому что в туалете не было воды. Трубы остались с советских времен, заржавели, а менять пока некому, да и не на что.
А ведь старыми и ветхими были не только коридоры, аудитории, трубы. Система обучения, нравы, ценности, все, все было старым, все нужно было менять. Да вот меняли очень медленно. Не посчастливилось нам застать все это пока были молодыми.
Этот университет с евроремонтом был просто символом того, как мы, мое поколение пережило переходный период. Мы прожили свои лучшие года, свою молодость не только в ветхом, воняющем здании университета, но и в ветхой стране. В стране, которую привели в порядок после того, как наша молодость уже прошла.
Я чувствую себя особенным человеком. И мои ровесники из бывшего советского союза, они особенные. Ведь в наших мыслях, в наших воспоминаниях живет великан, которого мы видели еще живым, видели, как он дышал, видели, как все живут под крылом этого страшного, серого, но крепкого великана. Мы последние, кто помнит его. И пока мы живы, этот великан будет жить. Жить внутри нас.
Он живет ни тиранами, ни идеологией. Он живет в нас самыми крошечными деталями. Красными галстуками для пионеров, морожеными «Ну погоди», коммунальными квартирами, пионерскими лагерями, Есениным – любимым поэтом всей советской молодежи всех времен, очередями перед магазинами за самые обычные вещи и продукты.
Мы, последние советенки. И когда этот мир покинет последний из нас, последний, кто помнит советский союз и его атрибуты, вот тогда исчезнет и СССР. А пока, он жив. Во мне и в моих ровесников. Мы – СССР.
